В октябре, после смерти Егора, Татка замкнулась, почти ни с кем не общалась, а однажды утром, совершенно определившись, поехала в любимый их парк, шла не разбирая дороги по шуршащим листьям, укрывшим почти зелёную траву.
Единственным выходом из сжимавшим её беспощадным железным кольцом чувства вины, Татка выбрала небытие и подойдя к нависшему над глубоким оврагом обрыву, возле решётки Ботанического сада, прыгнула вниз. В ту же минуту за ней ринулся высокий парень в спортивном костюме, проламывая баррикады из сброшенных в овраг сухих веток, сцепившихся цепкими ветками кусты шиповника с кровавыми ягодами, настиг Татку почти у самого дна, ощерившегося бетонными глыбами с торчащими кусками ржавой арматуры, повалил её на сухую траву, крепко обхватил, прижал к своей груди голову, стал быстро-быстро гладить по сухим горячечным щекам, забалтывая, заговаривая как ребёнка. Потом повёл к идущей наискось вверх узкой каменистой тропинке, помог выбраться, склонившись выпутывал из длинных волос сухие веточки и листья.
...После этого случая они подружились, возникло даже странное родственное чувство, красивых слов не говорили, но каждый вечер Вадим приходил к ней, они шли гулять, или ехали в "качалку", или просто беседовали, Таточка забиралась с ногами в угол дивана, кутала ноги пледом в шотландскую клетку, Вадим наливал вино, и ветер бился в ветхие рамы, и дождь выбивал о стекло джазовые синкопы.
Вдруг спохватывались, одновременно смотрели на старые, с умершим боем, часы на стене и Вадим торопливо одевал в прихожей пальто, забавную английскую твидовую кепку с ушами и его шаги быстро затихали в гулком подъезде, хлопала дверь и Татка, дождавшись, когда он выйдет из тёмной арки на улицу, тянула навстречу друг другу тяжёлые лиловые шторы из лоснящегося плюша, ложилась спать, но часто просыпалась унимая мчащееся галопом сердце - древний дом стонал, по-стариковски ворчал, мучаясь обычной в этом возрасте бессоницей, в квартире Тата осталась одна, Анна Ивановна гостила в Москве у сына.
...Терпеливо, спокойно и уверенно, Вадим возвращал Татку к жизни. Обращались они друг к другу исключительно на "вы", будучи в глазах однокурсников странными, "не от мира сего", понимали свою особенность, и уже не удивлялись своей двойниковой схожести практически во всём...Это была дружба. Только дружба...У Татки никогда не замирало сердце и не "порхали" в животе пресловутые огненные бабочки, только тихая радость, спокойная и нежная. Они никогда не пытались дать определение своим, не понятным для знакомых, отношениям. Их пытались сводить, намекали на то, как они шикарно вдвоём смотрятся, заводили в их присутствии разговоры, что дружба между мужчиной и женщиной просто невозможна, но никаких перемен не происходило, только однажды, когда они сидели в баре старой гостиницы, представляя себя героями Ремарка, Вадим сказал: " Больше всего на свете я хотел бы Вас накрыть куполом из стекла, чтобы Вы жили в идеальном, чистом мире...Иначе не защитить..."
...Когда Таточка влюбилась и выпала на две недели из их вечерних прогулок, Вадим, встретив её светящуюся, опьянённую любовью, казался спокойным, как всегда очень милым, но вернувшись домой напился и пригвоздил к столу ладонь ножом...Больше они не виделись. Никогда.
Кочуя по городам и весям, Татка всегда хранила письма Вадима с стихами, написанными для неё. Искала. Спрашивала знакомых, обзванивала однофамильцев...Он просто исчез, никаких следов! Вдруг встретила его однокурсника, почти друга, просила, просто умоляла дать телефон, тот пообещал передать Вадиму просьбу...
Он не захотел встретиться с ней...Значит были на то причины. Тата нашла в сети его дочерей. Одна - лунная, таинственная, мистик и поэт. Другая - рокер и анархист. Те же книги, та же музыка, фильмы - две Таткины стороны. В двух девочках-подростках...
Как бы там ни было, но часто, глядя в ночное небо, Татка просит у Вадима прощения. Хотя, нет ничьей вины в безответности любви...И он обязательно поймёт это! Позже, но поймёт.
Единственным выходом из сжимавшим её беспощадным железным кольцом чувства вины, Татка выбрала небытие и подойдя к нависшему над глубоким оврагом обрыву, возле решётки Ботанического сада, прыгнула вниз. В ту же минуту за ней ринулся высокий парень в спортивном костюме, проламывая баррикады из сброшенных в овраг сухих веток, сцепившихся цепкими ветками кусты шиповника с кровавыми ягодами, настиг Татку почти у самого дна, ощерившегося бетонными глыбами с торчащими кусками ржавой арматуры, повалил её на сухую траву, крепко обхватил, прижал к своей груди голову, стал быстро-быстро гладить по сухим горячечным щекам, забалтывая, заговаривая как ребёнка. Потом повёл к идущей наискось вверх узкой каменистой тропинке, помог выбраться, склонившись выпутывал из длинных волос сухие веточки и листья.
...После этого случая они подружились, возникло даже странное родственное чувство, красивых слов не говорили, но каждый вечер Вадим приходил к ней, они шли гулять, или ехали в "качалку", или просто беседовали, Таточка забиралась с ногами в угол дивана, кутала ноги пледом в шотландскую клетку, Вадим наливал вино, и ветер бился в ветхие рамы, и дождь выбивал о стекло джазовые синкопы.
Вдруг спохватывались, одновременно смотрели на старые, с умершим боем, часы на стене и Вадим торопливо одевал в прихожей пальто, забавную английскую твидовую кепку с ушами и его шаги быстро затихали в гулком подъезде, хлопала дверь и Татка, дождавшись, когда он выйдет из тёмной арки на улицу, тянула навстречу друг другу тяжёлые лиловые шторы из лоснящегося плюша, ложилась спать, но часто просыпалась унимая мчащееся галопом сердце - древний дом стонал, по-стариковски ворчал, мучаясь обычной в этом возрасте бессоницей, в квартире Тата осталась одна, Анна Ивановна гостила в Москве у сына.
...Терпеливо, спокойно и уверенно, Вадим возвращал Татку к жизни. Обращались они друг к другу исключительно на "вы", будучи в глазах однокурсников странными, "не от мира сего", понимали свою особенность, и уже не удивлялись своей двойниковой схожести практически во всём...Это была дружба. Только дружба...У Татки никогда не замирало сердце и не "порхали" в животе пресловутые огненные бабочки, только тихая радость, спокойная и нежная. Они никогда не пытались дать определение своим, не понятным для знакомых, отношениям. Их пытались сводить, намекали на то, как они шикарно вдвоём смотрятся, заводили в их присутствии разговоры, что дружба между мужчиной и женщиной просто невозможна, но никаких перемен не происходило, только однажды, когда они сидели в баре старой гостиницы, представляя себя героями Ремарка, Вадим сказал: " Больше всего на свете я хотел бы Вас накрыть куполом из стекла, чтобы Вы жили в идеальном, чистом мире...Иначе не защитить..."
...Когда Таточка влюбилась и выпала на две недели из их вечерних прогулок, Вадим, встретив её светящуюся, опьянённую любовью, казался спокойным, как всегда очень милым, но вернувшись домой напился и пригвоздил к столу ладонь ножом...Больше они не виделись. Никогда.
Кочуя по городам и весям, Татка всегда хранила письма Вадима с стихами, написанными для неё. Искала. Спрашивала знакомых, обзванивала однофамильцев...Он просто исчез, никаких следов! Вдруг встретила его однокурсника, почти друга, просила, просто умоляла дать телефон, тот пообещал передать Вадиму просьбу...
Он не захотел встретиться с ней...Значит были на то причины. Тата нашла в сети его дочерей. Одна - лунная, таинственная, мистик и поэт. Другая - рокер и анархист. Те же книги, та же музыка, фильмы - две Таткины стороны. В двух девочках-подростках...
Как бы там ни было, но часто, глядя в ночное небо, Татка просит у Вадима прощения. Хотя, нет ничьей вины в безответности любви...И он обязательно поймёт это! Позже, но поймёт.
Комментариев нет:
Отправить комментарий