...Ривка бежит по ночному городку, каждый переулочек, каждый мосток был знаком девчонке: " Не догонят!", - выстукивают крепкие ноги, нет никого быстрее Ривки, любого босоного мальчишку опередит, а уж этих полицаев...- " Вон, один какой пузан, ни за что не догонят!", мысли несутся быстрее смуглых ног, - " Скоро лес, там не найдут!", Ривка кубарем скатывается по серебристому в лунном свете покатому берегу и прыгая по камням, выбирается к лесу.
Подол платья тяжело облепил ноги, жар от бега сменяется ознобом, Ревекка пытается выжать мокрое платье, идёт дальше в лес, здесь они с отцом всегда сухие ветки собирали, там дальше овражек глинистый, можно в ямку спрятаться, утром кто-нибудь за глиной точно придёт, можно о семье узнать, в городке все друг друга знают, а уж Ривкин отец вообще знаменитость - лучший сапожник, из воздуха обувь стачать может, редкостный мастер.
Наломав веток, Ривка устелила ими ямку в глинистом склоне, залезла туда, сжалась в комочек, пытаясь расслабиться и не дрожать, но озноб не утихал, спать было невозможно, прислушиваясь к дальнему собачьему лаю, девушка думала о отце и сёстрах: " Как они там?". Дом был пустой, когда она вернулась от тётки, но то, что вещи не были разбросаны, никаких следов чужого вторжения, даже собаки в будке не оказалось, успокаивало её.
Забывшись на пару часов прерывистым, тревожным сном, Ревекка очнулась от невозможного холода, туманное осеннее утро влажной сыростью наполнило каждую клеточку, растирая затёкшие ноги Ревекка выбралась наружу, быстро выбежала по тропинке из оврага, как услышала чьи-то голоса и спряталась в густых кустах. Идущие люди были хорошо ей знакомы - сосед Спиридон и его старший сын Вангелис собирали хворост, и Ривка шагнула из орешника им навстречу.
Мужчины обрадовались, увидав девчонку, стали переговариваться о чём-то по- гречески, потом Вангелис ушёл и довольно быстро вернулся с сухой одеждой для Ривки и куском ещё тёплого хлеба. Спиридон приказал спрятаться ей в орешнике и ждать его до вечера.
Как только стемнело, сосед повёл девушку огородами, они часто останавливались, Спиридон пытался уловить в привычной ночной тишине посторонние звуки и только убедившись, что за ними никто не следит, привёл Ривку к себе домой. Увидев подружку, средняя дочь Спиридона, Майя, бросилась к Ревекке на шею, весело смеялась, тормошила и таинственно переглядывалась с братьями. Откинув разноцветный домотканый половик из козьей шерсти, старый грек стал аккуратно поддевать большим ножом доски пола, под ними оказался вход в погреб, накрытый тяжёлой лядой, а уж под ней - длинная лестница ведущая вглубь тайного подвала. Мгновенно показался Ривкин отец, подал дочери руку, крепко её обнял, взял поданную другом большую продолговатую корзину с снедью. Убедившись, что отец с дочерью благополучно спустились по практически отвесной лестнице, Спиридон плотно закрыл вход в их убежище.
...Тишину раннего утра вдруг взорвал треск двигателей мотоциклов, автоматные очереди, резкие окрики на немецком и практически сразу в дом Спиридона ворвались трое немецких солдат и офицер в кожанном пальто наброшенном на плечи, с подвешенной на чёрной перевязи, правой рукой. На веранде хозяйничал, заглядывая в корзины, сундуки и кадки полицай из местных сволочей, ещё двое сбивали замок с чердачной двери.
- Jude?!, - спросил солдат, толкнув Спиридона в грудь автоматным дулом.
Полицай отвлекшись от лазанья по чужим горшкам, c сожалением ответил:
- Та нi! Це не жидва, греки вони.
Потом зайдя в комнату уставился Спиридону прямо в глаза и с глумливой ухмылкой сказал:
- Як Майку за мене вiддаси, той i я греком стану, - подошёл к девушке и нагло притянул её к себе за талию.
- Уйди, сволочь!, - взревел взбешённый отец и полицай улетел в угол возле печки, потом рванулся в драку, вытянув из голенища нож, но резкий удар обтянутым перчаткой кулаком, молча стоявшего до сих пор немецкого офицера, отозвался жутким хрустом. Медленно ощупав лицо, поведя нижней челюстью из стороны в сторону, полицай быстро вышел из комнаты, зло пробормотав:
- Розрахуэмося... Вiдiлються кiшкi мишкiни слiзки!, - и сдёрнув с гвоздя хозяйское пальто, размашисто зашагал со двора.
Офицер окинув взглядом добротное жилище с чистыми полотняными занавесками, козьими шкурами на лавках, позвал незаметно сидевшего на крыльце школьного учителя немецкого языка Ивана Карловича и заявил, что остаётся у Спиридона в доме.
Такого грек не мог и предположить! Целая семья его друга оказалась в ловушке! Спиридон попытался объяснить через учителя, что у него мало места и пятеро детей, но немец бросил через плечо:
- Это не обсуждается, - прошёл в дальнюю комнату, тщательно оглядел её, и приказал денщику немедленно принести вещи.
...В течении следующих двух дней городок, когда-то бывший в черте оседлости недалеко от Киева, зачищали от евреев. Бедолаг сгоняли на широкую дорогу в киевском направлении, дети плакали, причитали женщины, тянули с собой узлы и чемоданы...Говорили о каком-то переселении в гетто, это пугало неизвестностью, но мужчины сошлись на мнении, что если бы хотели расстрелять, то сделали бы это на месте, зачем куда-то вести столько народу? Это успокаивало, обнадёживало, везде умному человеку выжить можно...
Среди гомонящей толпы то и дело сновали полицаи, высматривали кого-то, потом подбегали к офицерам, что-то докладывали, те подзывали солдат, полицаи вели солдат в город, иногда возвращались с перепуганными евреями в свежих кровоподтёках...На третий день колонна, подгоняемая автоматчиками двинулась в путь.
Почти сутки квартирант Спиридона не выходил из комнаты. Денщик носился юлой, приходил доктор с моноклем, рыжей небрежной щетиной на впавших щеках, пахло лекарствами, потом денщик засовывал в горящую печь окровавленные бинты, офицер засыпал, но перед его комнатой сидел на сундуке денщик, Спиридон места не находил себе от беспокойства - запаса воды и еды в подвале не было, он боялся, что невольные пленники выдадут себя чем-нибудь, начнут стучать, расплачутся дети...
Через два дня немец приказал сменить постель и вручив денщику тяжёлый портфель, отправился в комендатуру. Майка выбежала за ворота, Лида стояла на крыльце, девчонки напряжённо вглядывались в сырой туман, пока братья с отцом ломая ногти выковыривали доски, открывали подвальную дверь, сбиваясь объясняли ситуацию, одновременно передавая в подвал воду, хлеб, ещё горячую похлёбку, бутыли с козьим молоком для малышей, и только они успели забрав нечистоты закрыть тайный ход, как Майка громко свистнула и Лида вбежав в комнату, стала поправлять пёстрый половик. Семья села вокруг стола, мать быстро раздала глиняные миски, в центр стола положила нарезанный крупными ломтями каравай хлеба и большим половником начала разливать суп. Неожиданно вернувшийся денщик быстро нашёл чёрную кожаную папку, так же быстро выбежал со двора и только тогда все перевели дух, стали по обыкновению подшучивать друг над другом, вспоминать как торопились, мешали друг другу суетясь и толкаясь...
Два года прятал Спиридон семью друга, Майю, Лиду и Вангелиса угнали в Германию, продукты стало трудно доставать, но каждый кусок хлеба делился на две семьи, а молоко от одной чудом уцелевшей козы неизменно отправлялось в подвал, маленьким детям. Когда немцы уходили, постоялец внезапно привёз ящик тушёнки, и шоколад в плотном, коричневом картоне. Он поставил всё это на стол кухни, посмотрел Спиридону в глаза и едва кивнув в сторону тайника, сказал:
- Jude...
Потом положил руку на плечо Спиридону, улыбнулся, покачал головой и ушёл...
И мужчина внезапно понял, что вовсе не глуп был его постоялец, совсем не глуп...Чёрт! Враг ведь...А сердце так сдавило! И ещё Спиридон вдруг вспомнил, что давно не видел полицая пристававшего к Майке. Правда, весной находили объеденное рыбами тело в местной речушке и вроде, в чёрном коротком пальто с воротником из мерлушки.
...Бог спас всю Спиридонову семью в страшной войне, все вернулись, выучились, детей нарожали. Уцелела и семья Ревекки. После смерти отца разъехались по миру. Только Ривка осталась в старом доме. Живёт по соседству с подругой Майей. И, между нами говоря, её внук Боренька уже несколько раз целовался в сиреневых зарослях с Майкиной внучкой Маргошой...Но это пока - секрет! А ведь здорово было бы, всем собраться на еврейско-греческую свадьбу...Жаль деды не дожили. Очень жаль.
-
Подол платья тяжело облепил ноги, жар от бега сменяется ознобом, Ревекка пытается выжать мокрое платье, идёт дальше в лес, здесь они с отцом всегда сухие ветки собирали, там дальше овражек глинистый, можно в ямку спрятаться, утром кто-нибудь за глиной точно придёт, можно о семье узнать, в городке все друг друга знают, а уж Ривкин отец вообще знаменитость - лучший сапожник, из воздуха обувь стачать может, редкостный мастер.
Наломав веток, Ривка устелила ими ямку в глинистом склоне, залезла туда, сжалась в комочек, пытаясь расслабиться и не дрожать, но озноб не утихал, спать было невозможно, прислушиваясь к дальнему собачьему лаю, девушка думала о отце и сёстрах: " Как они там?". Дом был пустой, когда она вернулась от тётки, но то, что вещи не были разбросаны, никаких следов чужого вторжения, даже собаки в будке не оказалось, успокаивало её.
Забывшись на пару часов прерывистым, тревожным сном, Ревекка очнулась от невозможного холода, туманное осеннее утро влажной сыростью наполнило каждую клеточку, растирая затёкшие ноги Ревекка выбралась наружу, быстро выбежала по тропинке из оврага, как услышала чьи-то голоса и спряталась в густых кустах. Идущие люди были хорошо ей знакомы - сосед Спиридон и его старший сын Вангелис собирали хворост, и Ривка шагнула из орешника им навстречу.
Мужчины обрадовались, увидав девчонку, стали переговариваться о чём-то по- гречески, потом Вангелис ушёл и довольно быстро вернулся с сухой одеждой для Ривки и куском ещё тёплого хлеба. Спиридон приказал спрятаться ей в орешнике и ждать его до вечера.
Как только стемнело, сосед повёл девушку огородами, они часто останавливались, Спиридон пытался уловить в привычной ночной тишине посторонние звуки и только убедившись, что за ними никто не следит, привёл Ривку к себе домой. Увидев подружку, средняя дочь Спиридона, Майя, бросилась к Ревекке на шею, весело смеялась, тормошила и таинственно переглядывалась с братьями. Откинув разноцветный домотканый половик из козьей шерсти, старый грек стал аккуратно поддевать большим ножом доски пола, под ними оказался вход в погреб, накрытый тяжёлой лядой, а уж под ней - длинная лестница ведущая вглубь тайного подвала. Мгновенно показался Ривкин отец, подал дочери руку, крепко её обнял, взял поданную другом большую продолговатую корзину с снедью. Убедившись, что отец с дочерью благополучно спустились по практически отвесной лестнице, Спиридон плотно закрыл вход в их убежище.
...Тишину раннего утра вдруг взорвал треск двигателей мотоциклов, автоматные очереди, резкие окрики на немецком и практически сразу в дом Спиридона ворвались трое немецких солдат и офицер в кожанном пальто наброшенном на плечи, с подвешенной на чёрной перевязи, правой рукой. На веранде хозяйничал, заглядывая в корзины, сундуки и кадки полицай из местных сволочей, ещё двое сбивали замок с чердачной двери.
- Jude?!, - спросил солдат, толкнув Спиридона в грудь автоматным дулом.
Полицай отвлекшись от лазанья по чужим горшкам, c сожалением ответил:
- Та нi! Це не жидва, греки вони.
Потом зайдя в комнату уставился Спиридону прямо в глаза и с глумливой ухмылкой сказал:
- Як Майку за мене вiддаси, той i я греком стану, - подошёл к девушке и нагло притянул её к себе за талию.
- Уйди, сволочь!, - взревел взбешённый отец и полицай улетел в угол возле печки, потом рванулся в драку, вытянув из голенища нож, но резкий удар обтянутым перчаткой кулаком, молча стоявшего до сих пор немецкого офицера, отозвался жутким хрустом. Медленно ощупав лицо, поведя нижней челюстью из стороны в сторону, полицай быстро вышел из комнаты, зло пробормотав:
- Розрахуэмося... Вiдiлються кiшкi мишкiни слiзки!, - и сдёрнув с гвоздя хозяйское пальто, размашисто зашагал со двора.
Офицер окинув взглядом добротное жилище с чистыми полотняными занавесками, козьими шкурами на лавках, позвал незаметно сидевшего на крыльце школьного учителя немецкого языка Ивана Карловича и заявил, что остаётся у Спиридона в доме.
Такого грек не мог и предположить! Целая семья его друга оказалась в ловушке! Спиридон попытался объяснить через учителя, что у него мало места и пятеро детей, но немец бросил через плечо:
- Это не обсуждается, - прошёл в дальнюю комнату, тщательно оглядел её, и приказал денщику немедленно принести вещи.
...В течении следующих двух дней городок, когда-то бывший в черте оседлости недалеко от Киева, зачищали от евреев. Бедолаг сгоняли на широкую дорогу в киевском направлении, дети плакали, причитали женщины, тянули с собой узлы и чемоданы...Говорили о каком-то переселении в гетто, это пугало неизвестностью, но мужчины сошлись на мнении, что если бы хотели расстрелять, то сделали бы это на месте, зачем куда-то вести столько народу? Это успокаивало, обнадёживало, везде умному человеку выжить можно...
Среди гомонящей толпы то и дело сновали полицаи, высматривали кого-то, потом подбегали к офицерам, что-то докладывали, те подзывали солдат, полицаи вели солдат в город, иногда возвращались с перепуганными евреями в свежих кровоподтёках...На третий день колонна, подгоняемая автоматчиками двинулась в путь.
Почти сутки квартирант Спиридона не выходил из комнаты. Денщик носился юлой, приходил доктор с моноклем, рыжей небрежной щетиной на впавших щеках, пахло лекарствами, потом денщик засовывал в горящую печь окровавленные бинты, офицер засыпал, но перед его комнатой сидел на сундуке денщик, Спиридон места не находил себе от беспокойства - запаса воды и еды в подвале не было, он боялся, что невольные пленники выдадут себя чем-нибудь, начнут стучать, расплачутся дети...
Через два дня немец приказал сменить постель и вручив денщику тяжёлый портфель, отправился в комендатуру. Майка выбежала за ворота, Лида стояла на крыльце, девчонки напряжённо вглядывались в сырой туман, пока братья с отцом ломая ногти выковыривали доски, открывали подвальную дверь, сбиваясь объясняли ситуацию, одновременно передавая в подвал воду, хлеб, ещё горячую похлёбку, бутыли с козьим молоком для малышей, и только они успели забрав нечистоты закрыть тайный ход, как Майка громко свистнула и Лида вбежав в комнату, стала поправлять пёстрый половик. Семья села вокруг стола, мать быстро раздала глиняные миски, в центр стола положила нарезанный крупными ломтями каравай хлеба и большим половником начала разливать суп. Неожиданно вернувшийся денщик быстро нашёл чёрную кожаную папку, так же быстро выбежал со двора и только тогда все перевели дух, стали по обыкновению подшучивать друг над другом, вспоминать как торопились, мешали друг другу суетясь и толкаясь...
Два года прятал Спиридон семью друга, Майю, Лиду и Вангелиса угнали в Германию, продукты стало трудно доставать, но каждый кусок хлеба делился на две семьи, а молоко от одной чудом уцелевшей козы неизменно отправлялось в подвал, маленьким детям. Когда немцы уходили, постоялец внезапно привёз ящик тушёнки, и шоколад в плотном, коричневом картоне. Он поставил всё это на стол кухни, посмотрел Спиридону в глаза и едва кивнув в сторону тайника, сказал:
- Jude...
Потом положил руку на плечо Спиридону, улыбнулся, покачал головой и ушёл...
И мужчина внезапно понял, что вовсе не глуп был его постоялец, совсем не глуп...Чёрт! Враг ведь...А сердце так сдавило! И ещё Спиридон вдруг вспомнил, что давно не видел полицая пристававшего к Майке. Правда, весной находили объеденное рыбами тело в местной речушке и вроде, в чёрном коротком пальто с воротником из мерлушки.
...Бог спас всю Спиридонову семью в страшной войне, все вернулись, выучились, детей нарожали. Уцелела и семья Ревекки. После смерти отца разъехались по миру. Только Ривка осталась в старом доме. Живёт по соседству с подругой Майей. И, между нами говоря, её внук Боренька уже несколько раз целовался в сиреневых зарослях с Майкиной внучкой Маргошой...Но это пока - секрет! А ведь здорово было бы, всем собраться на еврейско-греческую свадьбу...Жаль деды не дожили. Очень жаль.
-
Комментариев нет:
Отправить комментарий